18 февраля 1855 года петербургские газеты опубликовали бюл­летень о состоянии здоровья Николая I: «Его Величество заболел лихорадкой». Через день: «Его Величеству угрожает паралич лег­ких». Еще через день - 21 февраля - появился манифест о кончине императора. На самом деле император умер в день опубликова­ния первого бюллетеня. Зачем нужно было скрывать эту смерть? Чтобы подготовить народ? Чтобы народ не обезумел от горя? Вряд ли. Никто, собственно, не расстроился...

Эпоха правления российского импе­ратора Николая I была очень непростой. Мало найдется российских пра­вителей с таким «антирейтингом», как у Николая Павловича. На него вешали и вешают всех собак.

Преступление или милость?

Он виноват, что казнил декабристов. Хотя по тем временам повесить за военный мятеж всего пять человек - не­слыханная милость. Один полоумный Каховский, застреливший ветерана, ге­роя и инвалида Отечественной войны Милорадовича, собирался лично пере­бить с десяток членов царской семьи.

Николай виноват, что назначил Пуш­кина на ничтожную должность камер- юнкера, а Грибоедова - на важнейшую должность министра-резидента в Ира­не. Николай виноват, что перевел гвар­дейца Лермонтова служить на Кавказ за поединок и повторный вызов на дуэль сына французского посланника. Мож­но подумать, если сейчас какой-нибудь лейтенантик ФСО набьет морду сыну французского посла, а в кутузке потре­бует продолжения банкета, - ему орден дадут.

Между тем, как человек Николай Пав­лович производит исключительно бла­гоприятное впечатление. Он всю жизнь спал на походной кровати, укрывшись солдатской шинелью. Царь никому не делал поблажек: его сын Александр, бу­дущий император, постоянно сидел на гауптвахте за ошибки на плац-парадах. Военного министра Чернышева импе­ратор очень ценил, поскольку тот на­стучал на своего брата-декабриста, же­лая оттяпать у него имение. Чернышева назначили министром, но имение не дали. От зычного окрика Николая гвар­дейские офицеры падали в обморок. В Европе им пугали маленьких детей. А это, как известно, для российского правителя - высшая похвала. Свое по­литическое кредо Николай I определял

довольно оригинально: «По убеждени­ям я республиканец. Но судьбой мне уготовано быть самодержавным царем. Чего я совсем не понимаю - это консти­туционных монархий».

В этом и была его беда. Как любой ограниченный и самоуверенный человек, Николай не верил в существование того, чего не понимал. Он был убежден, что британская королева Виктория - такой же монарх, как и он. Достаточно написать ей дружеское письмо - и все противоречия между странами исчез­нут. А подсказать было некому: царь на­значал министров из военных, которые, как уже говорилось, падали в обморок.

Так Николай ввязался в Крымскую войну. Все русско-турецкие войны имеют одну особенность.

Если войны оканчивались неудачно, то историки признавали их ненужными, вызванными неумеренными амбици­ями. Если удачно - то очень нужными, вызванными естественными геополи­тическими интересами. Крымская окон­чилась неудачно. На сторону Турции встали Англия, Франция и - что совсем унизительно - какая-то Сардиния.

Дворцового врача чуть не растерзала толпа

Русские войска терпели поражение за поражением. Царь, по воспоминаниям придворных, целыми ночами «клал зем­ные поклоны» и «плакал, как ребенок». Потом - невероятная для Николая Павло­вича вещь - впал в апатию. Его младшие сыновья Николай и Михаил прислали из Крыма письмо. Царь, в свое время бес­страшно разъезжавший на коне под пуля­ми декабристов, только спросил: «Здоро­вы ли они? Все прочее меня не касается».

В официальном сообщении о смер­ти царя говорилось: «Болезнь, вначале казавшаяся ничтожной, к несчастью, со­единилась с другими причинами рас­стройства, давно уже таившимися в сло­жении, лишь по видимому крепком...» Медицинский диагноз поразительно точ­но описывает состояние России во время Крымской войны, «вначале казавшейся ничтожной».

Атмосфера строжайшей секретности, которой окутали обстоятельства смерти Николая, должна была пресечь слухи и толки. И, разумеется, слухи от этого по­ползли со страшной силой: царь отравил­ся. Видимо, так оно и было. Перед лейб-медиком Мандтом закрылись двери всех салонов. Его обвиняли в том, что он дал царю яд. Народ собрался перед дворцом и требовал выдачи медика. Как написал критик-народолюбец Добролюбов, «если бы Мандта выдали, народ, пожалуй, и разорвал бы его на части... чтобы поте­шиться законным образом». Мандт пред­почел тайно уехать за границу. В Берлине он опубликовал статью о болезни импе­ратора. Ее запретили печатать в России, а тупой министр просвещения раструбил этот запрет по всем университетам.

Как бы то ни было, наступило новое царствование. Эпоха необдуманных ре­форм, которые почему-то назвали вели­кими. Хотя все их величие заключалось в том, что до этого не было совсем никаких.

Глеб СТАШКОВ