Дом Романовых, пра­вивший в России боль­ше 300 лет, оставил много тайн и легенд. Через столетие после падения этого цар­ского дома историки продолжают делать от­крытия, исследуя двор­цовые тайны династии Романовых.

Возвращение блудного царевича

26 июня 1718 года в Пе­тропавловской крепости умер царевич Алексей, сын Петра I. Обстоятельства его смерти до сих пор остаются загадкой.

Известно, что Алексей не разделял, взглядов своего отца, не был сторонником его реформ. Отец и сын кон­фликтовали. «Я весьма тебя наследства лишу, яко уд гангренный», - грозился царь в октябре 1715 года.

Собственно, Алексей Пе­трович за наследство, то есть за корону, не особо и цеплял­ся. Он просил у отца «мона­шеского чина». Его мать - Ев­докия Лопухина - уже давно была пострижена в монахи­ни. Получается, первую жену Петр I постриг насильно, зато сыну уйти в монастырь не разрешал. Понятно, что жизнь с таким родителем была не сахар. 

Осенью 1716 года Алексей направлялся в Копенгаген, где в то время находился его отец. По дороге царе­вич скрылся во владениях австрийского императора Карла VI. Жена Карла до во­дилась сестрой жене Алексея Петровича, умершей за год до этого при родах. Австрий­ский император приютил незадачливого родственника.

Считается, что Алексей хо­тел с помощью австрийцев завладеть российской коро­ной. Одно непонятно: зачем это нужно было австрийцам?

Никаких конфликтов с Росси­ей у них тогда не было. А во­евать со страной, которая в битвах с сильной шведской армией доказала свою воен­ную состоятельность, было как-то глупо. Тем более ради призрачной перспективы посадить на трон царевича Алексея.

О планах захвата власти уже позже, вовремя след­ствия, рассказали царевич и его любовница Евфросинья. Но рассказали под угрозой пытки. А в такой ситуации, как мы знаем из истории сталинского времени, можно и немецким шпионом себя признать, и японским.

На самом деле все было ровно наоборот. Это Петр I грозил австрийскому импе­ратору, требуя выдачи сына. И австрийцы действительно опасались вторжения рус­ской армии.

Тем временем Петр по­сылает в Австрию свое до­веренное лицо - гвардей­ского капитана Александра Румянцева, отца знаменитого полководца Румянцева-Задунайского. Румянцев отыскал царевича в Неаполе. Тогда в Австрию направили тайного советника Петра Толстого. Толстой должен был вести с австрийскими властями пере­говоры о выдаче, а Румянцев, если нужно, - обделывать дела, которыми официально­му лицу Толстому заниматься было не с руки. Эмиссары до­бились встречи с Алексеем Петровичем. Царевич пре­бывал в уверенности, что они его убьют. Особенно он боял­ся капитана Румянцева. Как раз на это посланцы Петра I и рассчитывали.

Толстой и Румянцев изво­рачивались как могли, чтобы убедить Алексея вернуть­ся на родину. Они показали письмо Петра I, который обе­щал сыну полное прощение. Пугали, что царевич будет убит, если не вернется. Что австрийцы решили его вы­дать. Толстой подкупил всех, кто мог повлиять на цареви­ча - от вице-короля Неаполя до Евфросиньи.

Осенью 1717 года Алек­сей сдался. Трудно сказать, что им двигало. Вера в от­цовское слово? Или страх, что  австрийцы его выдадут? А может, и нечто совсем дру­гое. Возможно, он надеялся на заступничество соратни­ков Петра I. Практически все они раньше тайно поддер­живали контакты с Алексеем Петровичем. Не потому, что разделяли его взгляды, а, как говорится, на всякий случай. Все-таки наследник. Возмож­но, будущий царь. Среди этих «перестраховщиков» были даже такие фанатично пре­данные Петру люди, как Яков Долгорукий и Александр Меньшиков.

Царевича ждало разоча­рование. По приезде в Рос­сию его заставили отречь­ся от престола. Он больше не наследник, не будущий царь, так что заигрывать с ним ни у кого интереса уже не было. Правда, после от­речения Алексей получает прощение. Но при условии, что он выдаст всех сооб­щников. Алексей Петрович выдал, но не всех. Всех, кого можно, выдала Евфросинья. Началось следствие. Пытки, казни, как во времена Стре­лецкого бунта.

Над Алексеем Петрови­чем был назначен суд. 127 человек подписали смерт­ный приговор. Из ближайших сподвижников Петра отказался подписать только фельдмаршал Борис Шере­метев. Все остальные, в том числе те, кто сочувствовал царевичу, его предали.

По официальной версии, узнав о приговоре, Алексей «впал в беспамятство», потом начал просить прощения и умер от удара. Однако в эту версию изначально мало кто поверил. С чего молодому царевичу, который никог­да не жаловался на сердце, умирать от прочтения при­говора, если приговор еще не был утвержден царем и сохранялась надежда на по­милование?

Австрийский резидент до­носил, что «царевич погиб от меча или топора». Голланд­ский резидент сообщал дру­гую версию смерти - «от рас­творения жил».

К сожалению, далеко не все документы по делу царе­вича Алексея дошли до нас.

Многие были уничтожены. Например, вовремя царство­вания Петра II, сына Алексея. Поэтому важно каждое сви­детельство.

Пушкин, получивший до­ступ к секретным архивам XVIII столетия, сделал запись: «Царевич умер отравлен­ным». Еще одна версия.

Лишь в середине Х1Х" века историки обнаружили за­пись в гарнизонной книге Пе­тропавловской крепости. 26 июня в 8 утра, уже после огла­шения приговора, царевича Алексея пытали, из-за чего он и скончался вечером того же дня. Пытать после вынесе­ния смертного приговора - это вершина жестокости, на которую был способен разве что наш царь-реформатор. Напомню, к тому же, что речь идет о его родном сыне. 

В 1858 году было опубли­ковано письмо Александра Румянцева к Дмитрию Ива­новичу Титову. В нем Румян­цев рассказывает, как Петр I отправил его, Толстого, ге­нерал-поручика Бутурлина и гвардии майора Ушакова убить Алексея. Они застали царевича спящим. Посове­товались, убить его во сне или разбудить, чтобы пока­ялся в грехах. Решили раз­будить. Царевич не каялся, а лишь «хулил его царское величество». Тогда Алексея повалили на спину и, «взяв от возглавия два пуховика», задушили.

Мы видим очередную версию смерти царевича Алексея. Многие историки считают письмо Румянцева фальшивкой, но уверенно говорить об этом нет осно­ваний.

Умер царевич от пыток или был задушен подушкой? Даже не знаешь, какая из версий лучше характеризует нрав Петра I и вообще нравы «галантного» XVlll века.

Зачем подменили наследника престола?

Весь нынешний дом Рома­новых, 400-летие которого празднуется в этом году, - это потомки Павла I. А вот проис­хождение самого Павла вы­зывает массу вопросов.

Павел появился на свет че­рез девять лет после свадьбы Петра Федоровича и Екате­рины Алексеевны, будущих Петра III и Екатерины II. Есте­ственно, возникает вопрос: чем занимались молодожены все эти девять лет, если им­ператрица Елизавета и вся страна ждали от них наслед­ника?

В своих воспоминани­ях Екатерина намекает, что ее супруг страдал от фимо­за - невозможности, прошу прощения, обнажить голов­ку полового члена. Вполне возможно. Несколько позже эта проблема встала перед французским королевским двором. Людовик XVI долго не мог решиться на опера­цию, так что первый ребенок у него и Марии-Антуанетты появился на свет лишь спустя восемь лет после брака. Про­сто какое-то проклятие коро­нованных особ. 

Но, если верить Екатери­не, Петр Федорович сделал операцию. И физиологиче­ски вполне мог стать отцом. Но, если - опять же - верить Екатерине, не был готов, так сказать, умственно. По ночам он либо играл в куклы, либо занимался с женой ружей­ными экзерцициями. Не до зачатия.

В своих записках-вос­поминаниях Екатерина не­двусмысленно намекает, что отцом Павла был Сергей Сал­тыков. Этих намеков хватило, чтобы записки императрицы надолго были зачислены в разряд нелегальной литера­туры. Николай I не позволял их читать даже ближайшим родственникам, даже взрос­лому наследнику престола, у которого уже были собствен­ные дети. Как-никак, открове­ния покойной императрицы ставили под сомнение права Романовых на престол. И за­писки Екатерины Великой из­даются в Лондоне в вольной типографии Герцена и неле­гально провозятся в Россию. Ничего не скажешь, забавная ситуация.

Александр Тургенев, автор известных мемуаров и чело­век, крайне осведомленный в дворцовых тайнах, опи­сывает эту историю более прямолинейно. Салтыкова сознательно подсунули Ека­терине императрица Ели­завета Петровна и канцлер Бестужев. Если тот, кому по­ложено, не может зачать, пусть будет другой, лишь бы появился ребенок.

Впрочем, Тургенев гово­рит не о Сергее Салтыкове, а о его брате Петре. Считается, что автор просто перепутал двух братьев. А может, и не перепутал? Сергей Салтыков был красавцем, а Петр - невзрачным и курносым. Точь- в-точь портрет Павла I. Правда, в записках Екате­рина величает Петра «дура­ком», но ведь, чтобы зачать ребенка, большого ума не требуется.

Хотя Сергей Салтыков как отец более вероятен. Именно его, когда Екатерина забе­ременела, отправили с глаз долой - послом в Швецию. Мавр сделал свое дело, мавр может уходить.

В правление Павла I не­кий Салтыков рассказывал направо и налево, что импе­ратор - сын его двоюродно­го деда. Павел велел своему флигель-адъютанту поехать к Салтыкову и сказать, что его следовало бы сослать в Сибирь, но Павел поступает с ним по-родственному - Сал­тыкова выпорют розгами. И бедолага Салтыков схлопо­тал, что называется, по пол­ной программе.

И все же главный вопрос - почему Екатерина выража­ется намеками? Почему не сказать прямо: мой сын от такого-то Салтыкова? Если она не хочет поднимать этот вопрос, о нем можно просто умолчать, не делая, многозна­чительных намеков. Тогда ни у кого не возникнет сомнений в законнорожденности Павла.

Здесь возникает еще одна версия. И при Екатерине, и много позже ходили упор­ные слухи, что она родила мертвого ребенка. Этим слу­хам всячески поспособство­вала Елизавета Петровна. Как только родился Павел, она тут же велела найти кормили­цу. И с этой целью доставлять во дворец «женщин русских и чухонских... с младенцами, которых они грудью кормят». Женщин велено было при­водить к лейб-медику Кондоиди. Но буквально через несколько часов Елизавета передумала и приказала представлять женщин лично ей. А еще через несколько дней она внесла еще одно уточнение - «искать корми­лиц из солдатских жен с тем, чтобы своего ребенка кому- нибудь отдала на воспитание».

Такой интерес императри­цы к вопросу о том, кто будет кормилицей, естественно, вызвал удивление. И, есте­ственно, поползли слухи, что ребенка подменили. Кто будет интересоваться, куда делся сын какой-то солдат­ской жены? А ребенок этот тем временем будет объяв­лен сыном великого князя и великой княгини. 

Существовала даже вер­сия со вполне конкретными именами и названиями на­селенных пунктов. Мертвого сына Екатерины подменили чухонским ребенком из де­ревни Котлы, недалеко от Ораниенбаума. А все семей­ство этого ребенка, чтобы не болтали лишнего, сослали на Камчатку. А деревню Котлы снесли. Все это видел «сосед деревни Котлы Карл Тизенгаузен». И рассказал своему сыну - декабристу Василию Тизенгаузену, который в Си­бири поведал эту невероят­ную историю другим дека­бристам. Так история дошла все до того же Герцена, кото­рый и опубликовал ее в од­ном из лондонских изданий.

К этой версии относились весьма серьезно. Однажды Александр III пригласил из­вестного историка Барскова. Царь запер дверь, проверил, не подслушивает ли кто, а по­том попросил Барскова ска­зать всю правду: чьим сыном был Павел I?

-Не исключено, что от чу­хонских крестьян, - сказал Барсков. - Но, скорее всего, он был сыном графа Салты­кова. Александр III отреагиро­вал своеобразно. Он пере­крестился и воскликнул:

-Слава Богу! Значит, во мне есть хоть немного рус­ской крови.

Возможно, русский патри­от Александр III обрадовался бы еще больше, если б узнал о слухах, что его дед Нико­лай I был сыном не Павла I, а гоффурьера Бабкина. Впро­чем, кроме одного весьма сомнительного документа, других подтверждений этим слухам нет.

Второе пришествие Николая Александровича

Известно, что накануне Февральской революции со­ставлялись различные планы дворцового переворота. В частности, существовал так называемый «план Гучкова». Он был чрезвычайно прост. Захватить царский поезд по пути из Петрограда в ставку или из ставки в Петроград и заставить Николая II отречь­ся от престола.

В сущности, во время февральско-мартовских беспо­рядков сработал именно этот план. Николай II отправился на поезде из ставки в столи­цу, но не смог до нее доехать, был вынужден повернуть и поехать в Псков, где коман­дующий Северным фронтом генерал Рузский начал его усиленно обрабатывать и убедил в необходимости от­речения. И как раз Гучков (вместе с депутатом Думы Шульгиным) это отречение принял.

Интересно, что Николай до последнего сопротивлял­ся, не желая назначить ответ­ственное перед Думой пра­вительство. Только в Пскове потребовалось три с поло­виной часа, чтобы склонить его к этому решению. Потом оказалось, что ответственное министерство уже никого не удовлетворит. Что нужно от­речься. И весь вопрос был решен 2 марта всего за 45 ми­нут-с 14.00 до 14.45.

Конечно, очень важную роль сыграли телеграммы командующих фронтов. Все они выступали за отречение. Особенно поразило царя, что его двоюродный дядя Николай Николаевич, коман­дующий Кавказским фрон­том и бывший верховный главнокомандующий, тоже требовал (формально - «коленопреклоненно молил») отречься.

Вечером 2 марта в Псков приехали посланцы от Думы - Гучков и Шульгин, и Николай подписал акт отречения, помеченный 15 ча­сами 2 марта. Царь сильно удивил думских эмиссаров, когда сообщил, что решил от­речься не в пользу сына, как планировалось, а в пользу брата - Михаила Алексан­дровича. Дескать, отцовские чувства не  позволяют ему расстаться с любимым сы­ном. У Гучкова с Шульгиным выбора, в общем-то, не было. Они согласились на отрече­ние в пользу брата.

Но вот вопрос: только ли отцовские чувства двигали Николаем? Обратимся к вос­поминаниям Владимира На­бокова, видного юриста и общественного деятеля, отца знаменитого писателя.

«Наши основные законы не предусматривали возмож­ности отречения царствую­щего императора и не уста­навливали никаких правил, касающихся престолонасле­дия в этом случае, - отмечает Набоков. - И так как при та­ком молчании основных за­конов отречение имеет то же самое значение, как смерть, то очевидно, что и послед­ствия его должны быть те же, т.е. - престол переходит к законному наследнику. От­рекаться можно только за са­мого себя. Лишать престола то лицо, которое по закону имеет на него право, будь то лицо совершеннолетнее или несовершеннолетнее, от­рекающийся император не имеет права». Таким образом, «передача престола Михаилу была актом незаконным».

Через несколько дней после отречения Павел Ми­люков, ставший министром иностранных дел во Времен­ном правительстве, завтра­кал вместе с великим князем Сергеем Михайловичем. Сер­гей - близкий друг Николая II с самого детства, чуть ли не единственный член семьи, с которым у царя до самого конца сохранялись хорошие отношения. Сергей Михай­лович сообщил Милюкову, что все великие князья «сра­зу поняли незаконность акта императора».

Если все великие князья поняли, резонно предполо­жить, что и Николай II пони­мал, когда ставил свою под­пись.

Кстати, к вопросу о под­писи. Она почему-то постав­лена карандашом. Подпись царя скреплена подписью министра двора Фредерикса, который расписался черни­лами, а царь - карандашом. Странно. Не менее странной выглядит дата: «2 марта 15 часов 1917 года». Акт отре­чения оформлен как теле­грамма. На телеграммах год обычно не ставился. Но если уж и ставился, то, разумеется, шел сразу за числом: «2 мар­та 1917 года 15 часов». А не «2 марта 15 часов 1917 года».

И, наконец, на подлиннике стоит: «2 марта 15 час. 03 мин. 1917 г.». При этом «03 мин.» выскоблены.

Что мы имеем? Акт отре­чения в пользу брата, не име­ющий юридической силы. К тому же подписанный каран­дашом на листе с исправле­ниями и нелепо проставлен­ной датой. Вполне вероятно, Николай II, попав в Пскове в ловушку, сознательно делал все возможное, чтобы акт отречения можно было в бу­дущем оспорить: если смуту удастся подавить, он снова стал бы императором.

В этом смысле чрезвычай­но интересно письмо жены Николая II - Александры Фе­доровны - от 3 марта. Импе­ратрица пишет мужу: «Мы в совершенстве знаем друг друга, нам не нужно слов, и, клянусь жизнью, мы увидим тебя снова на твоем престо­ле, вознесенным обратно твоим народом и войсками во славу твоего царства».

Это письмо косвенно под­тверждает, что существовала надежда на возвращение Ни­колая II. Увы, в тот же день, 3 марта, Михаил Александро­вич отказался от короны. Не отрекся, как обычно говорят, а принял «твердое решение в том лишь случае воспри­нять верховную власть, если такова будет воля народа на­шего». Волю народа должно было выразить Учредитель­ное собрание, которое разо­гнали большевики. Так что вопрос, в принципе, остается открытым.

Глеб СТАШКОВ